Время для жизни [СИ] - taramans

«Вот ни хрена ж себе! Такую известность… на хрен бы не нужно!».

Увидев, что он нахмурился, она поспешила объяснить:

— Никто не узнает! Здесь не принято что-то рассказывать…посторонним! А Ильяса и Хлопа они боялись. Ну… не то, чтобы боялись, но — не связывались. Еще когда мы с Ильясом… стали жить… Я пожаловалась как-то, что меня здесь подчас обижают. Они пришли сюда. Ильяс одному… особо назойливому… рожу ножом порезал. А Хлоп другому — руку сломал, дубинкой. Их здесь как сумасшедших принимали. Буйных таких, опасных. Вот ты — их убил! Значит — еще более опасный!

«Ни хрена ж себе у меня… репутация складывается!».

Он с аппетитом ел ароматное, правильно приготовленное мясо. Заметив, что женщина ест мало, без аппетита, уставился на нее:

— Фатима! Тебе нужно есть. Женщина должна быть с хорошей попой. Иначе скажу «талак» трижды — и все! Эх! Пивка бы еще, или вина… красного сухого.

Она засмеялась:

— Нет… Здесь такого нет. Можно по пути взять, в магазине.

Они медленно, прогуливаясь, шли к дому Фатимы. Она молчала, изредка косясь на него, держала его под руку.

— Ты что-то хочешь спросить?

— Нет… хотя… да. Слушай, а как мне дальше жить? Ильяса нет. Он хоть изредка, но давал мне деньги. Вот сейчас я и работы лишилась. Я, конечно, что-нибудь найду… но не сразу.

Он шлепнул себя рукой по лбу:

— Извини! Из головы вылетело, с этими арабскими страстями! У Ильяса… были деньги. Поэтому, вот. Здесь две тысячи. Это пока! Чуть позже — будут еще. Месяца на три-четыре тебе хватит за глаза.

Она, взяв и спрятав деньги, помолчала, а потом спросила:

— А ты… снова уйдешь? У тебя кто-то есть, да?

Он засмеялся:

— Да тут сразу и не скажешь… Вроде и есть, а вроде… и нет. Там все… игры какие-то.

Похоже, ее это вдохновило. По крайней мере, она повеселела и заявила:

— Так как ты назвал меня своей женщиной, нам нужно зайти в магазин и купить что-то поесть, — потом смутилась, — а то у меня дома еды-то… почти и нет. Как мужчину кормить? Решишь еще, что я плохая жена и «талак»!

Они зашли в магазин, и Иван, особо не глядя на деньги, набрал всего, на что падал взгляд — его или Фатимы. Уже с полной авоськой в руке, Иван шел, поглядывая на женщину. Та взяла его под руку, и о чем-то задумалась.

— Слушай… Ну, почему меня так… неласково встретили торговцы на рынке, это мне немного понятно. Я — чужак и лезу в их, пусть и временный мирок. А почему у тебя… там, на рынке… такие отношения сложились? Плохие, как мне показалось. Вы же земляки, вроде бы… и должны помогать друг другу. Или я чего-то не понимаю?

Женщина, сначала неохотно, но потом рассказала, что:

— Да не своя я им. Точнее — вроде своя, но еще хуже, чем чужая.

— Это как так?

— Сложно это все объяснить… тому, кто не знает, как эти отношения там складываются. Я же сюда еще с родителями приехала. В тридцатом… Да и там, еще в Туркестане, тоже мы своими… можно сказать, не были.

Из ее рассказа Косов уяснил, что отец ее был родом из Чимкента. Ее дед был горожанином, гончаром. То есть от начальной своей общины в ауле, или кишлаке, Иван не знал, как там правильнее, дед уже отошел. И не был в полной мере своим для бывших односельчан. Потом, когда ее отец отучился, стал грамотным, что тоже было большой редкостью для тех мест и того времени, был взят на работу в управу градоначальника, то они еще больше отдалились от родственников. Потом отца перевели на работу в город Верный.

— Это сейчас Алма-Ата называется, — Фатима подняла голову и посмотрела на него.

Иван кивнул, мол — знаю.

— Там он с мамой и познакомился. Отец мамы, то есть дед мой, был из казаков, а бабушка — из местных таджиков, живших в городе. То есть, в итоге, мы еще больше отдалились от махаллы. Уже и не понять кто, то ли таджики, то ли… не совсем.

— Я плохо это все помню, маленькая была. Но… там же и до Революции не сильно-то спокойно было. Периодически слыхали — то там стреляли, то тут — беспорядки. Но если до семнадцатого года, хоть видимость спокойствия была, то после русским было безопасно только в самом городе. А мы… не то, что русские, но уже и местными нас не считали. Отец — чиновник, мать — домохозяйка. Когда белые ушли, вообще страшно было… одно время. Но управляться и новым властям как-то надо было. Вот отца снова позвали… уже в исполком, делопроизводителем. А потом, когда Турксиб строить начали, ота в управление строительством перешел.

— В тридцатом… отца сильно избили. А кто — так и не нашли. Он чуть не умер. Вот мы сюда и переехали. Домик этот купили. Только падар… так и не оправился тогда, умер через два года. Мой старший брат к тому времени уже отучился на машиниста. Уехал в Талды-Курган. Там у него сейчас семья, дети. И мама туда к нему уехала, когда я здесь замуж вышла. Не понравилось ей, что за русского. Только недолго мы прожили с Кириллом. Он на стройке работал… Погиб, сорвался с лесов. А детей… не вышло у нас что-то.

— Я в столовой работала, при депо. Случайно встретилась с приезжими…оттуда. Они торговать приезжали. Так… слово за слово, разговорились. Они же здесь толком не знают ничего. Да и по-русски хоть как-то… один из десяти если разговаривает. Они меня и уговорили, к ним на рынок перейти. Когда надо что-то объяснить, или с кем договориться. Показать, что, как и где. Сначала-то и правда платили хорошо. А потом… и платить стали меньше… да и руки стали распускать. Ну да — баба, да одна! Вдова. К тому же — вдова русского. И заступиться некому. Поэтому я, когда с Ильясом познакомилась, сначала даже рада была. Уже потом поняла, кто он такой. Да поздно было, и он, Ильяс-то, все-таки на место этих… с рынка поставил. А как слушок прошел, что Ильяс куда-то пропал… Эти снова — осмелели.

В доме было холодно, печь уже давно остыла. И Иван первым делом принялся за ее протопку. Обратил внимание, что дров в сарае было… кот наплакал. Да и сарай тоже, судя по всему, зиму не переживет.